Чай тоже был на выбор: после цейлонского можно было выпить пиалу индийского, затем китайского, и никаких тебе пограничных конфликтов, сплошное миролюбие.
После сытного обеда на столе появились грецкие орехи и фундук, фисташки и финики, кос-халва, шербет и чок-чак, пахлава и шоколадные конфеты, присланные из столицы «старшего брата». А в больших хрустальных вазах теснились виноград «дамские пальчики», персики цвета девичьих щечек и с таким же нежным пушком, желтые груши, сквозь кожицу которых можно было разглядеть сладкий сок. Черешня и вишня не уступали друг другу размерами, а крупная земляника, гордость муфтия, лежала горкой на китайском блюде, пододвинутом поближе к знатному гостю.
Среди такого изобилия мысли текли вяло и медленно, не мешая празднику желудка. Так хорошо было вести неторопливую, ни к чему не обязывающую беседу.
— Слышали, уважаемый, наш аятолла Хомейни приговорил осквернителя Корана к смертной казни, — разглагольствовал Кулиев.
— Если вы говорите, уважаемый, о нечестивце Салмане Рушди, то, несомненно, аллах покарает его. У него много верных слуг.
— И пять миллионов долларов будут способствовать торжеству веры.
— Я слышал лишь о двух миллионах! — приятно удивился муфтий.
— Еще три собрали почитатели ислама.
— Жаль, что английские власти препятствуют воле аятоллы и скрывают отступника от заслуженной мести правоверных.
— Я тоже пытаюсь помочь! — доверительно шепнул муфтию Кулиев. — Через советское посольство в Лондоне.
— Надеюсь, не через английского шпиона, который работал в нашем посольстве?
— Через проверенных людей!
— И тот был проверенный! — вздохнул муфтий. — Увы, и проверенные предают.
— А вы, уважаемый, читали книгу Рушди? — спросил Кулиев.
— Зачем читать клевету лукавого гяура? Разве может название «Сатанинские стихи» скрывать что-то благочестивое? Не читал и не буду читать, но верю нашему аятолле, что это богомерзкое произведение.
— Совершенно справедливое суждение. И единственно верное. Алла иль алла…
И муфтий с Кулиевым вознесли молитву единому богу на земле и его пророку Мухаммеду.
Перед Кулиевым, как из воздуха, материализовалась тоненькая фигурка четырнадцатилетней девушки, дочери муфтия. Ее облик радовал глаз. Взгляд Кулиева сразу был прикован к этой юной красавице. Крепкая грудь под полупрозрачным шифоном, тонкий стан, широкие бедра. Все это сулило райское блаженство. А опущенные веки, скрывающие блеск глаз, давали надежду, что девушка получила хорошее родительское воспитание. Дочь муфтия подала Кулиеву полотенце, чтобы он вытер руки, и ушла.
— Моя младшая дочь! — представил муфтий. — Замуж пора отдавать.
— Она ходит в школу? — с деланным безразличием спросил Кулиев.
— Зачем? Семь классов отходила, хватит. Пусть учится вести хозяйство. Мать большему научит. И только хорошему. А что даст школа? Знания выветриваются через два-три года, а совместное обучение развращает девушку.
— Истину молвил ты, отец! — Кулиев разволновался. — Моя мечта: жить по законам шариата.
— Мы вас поддержим! — обнадежил муфтий. — Что нам мешает?
— «Старший брат»! Но аллах даст, и все изменится. Придет наше время.
— Скорее бы! — вздохнул муфтий. — Тебе нужна четвертая жена.
— Только такая, как твоя младшая дочь!
— Такому человеку отдам ее с радостью.
— Будет ее согласие?
— Кому нужно ее согласие? Никто и спрашивать не будет. Она не так воспитана.
— Сегодня вечером, после совещания, я поеду на могилу святого. А завтра ты соединишь наши руки.
— Навеки, пока вас не разлучит смерть.
— С такой женой хочется жить и жить!
Кулиев стал прощаться. Пора было ехать на совещание.
И ни он, ни муфтий не обратили внимания на небольшую булавку, воткнутую дочерью муфтия в праздничную скатерть. Головка булавки являла собой микрофон с радиусом действия в пятьсот метров, и весь разговор Кулиева был записан на пленку.
13
«Влюбленная юная девушка — подарок мужчине! И не только ее возлюбленному. Любой, кто знает ее женский секрет, может воздействовать на нее, конечно, в известных пределах».
Ликвидатор еще раз прослушал запись разговора Кулиева с муфтием: «Сегодня вечером, после совещания, я поеду на могилу святого…»
После этой фразы Ликвидатор выключил магнитофон и ухмыльнулся. И на этот раз его план сработает. Регулярные визиты Кулиева к муфтию не остались без внимания. А домашняя челядь муфтия уже несколько месяцев болтала, где надо и не надо, что младшая дочь его предназначается в жены Кулиеву. Все ее жалели: несладкая участь быть четвертой женой старого сморчка, чьи жены устраивали праздник каждый раз, когда старый муж отбывал в командировку. Изменяли они ему или нет, об этом история умалчивает, но дети Кулиева были похожи на кого угодно, но только не на отца.
Младшая дочь муфтия была безумно влюблена в своего одноклассника, и только страх перед отцом мешал ей восстать против семейной тирании. Когда она узнала, что ей предстоит стать четвертой женой старого вельможи, то хотела сбежать из дома. Но неожиданно на ее пути появился странный старик, чье тренированное тело наводило на размышления о хорошем гриме.
Старик дал ей гарантии, что она не будет женой Кулиева, но потребовал небольшой услуги: вколоть булавку в праздничную скатерть дастархана.
Ужас перед участью быть женой такой страхолюдины победил страх перед отцом. Младшая дочь муфтия пошла против правил гостеприимства и исполнила просьбу странного старика. С самого детства ей внушали лишь правила поведения в обществе и готовили к одному — быть чьей-то женой, причем ее согласия не спрашивали. А учеба, общение с одноклассниками, чтение книг открывали перед ней совсем другой мир, необыкновенно интересный, не имевший ничего общего с затхлым мирком женской половины феодально-общинного дома господина и повелителя семьи.
Ликвидатор спрятал кассету в тайник машины. Вообще-то полагалось запись стереть, когда в мозг поступал соответствующий сигнал, но Ликвидатор в последнее время реагировал только на сигнал «убить!». Всему остальному он успешно противостоял.
Генерал смотрел в глаза Тенгизу Арнани.
Тенгиз Арнани смотрел в глаза генералу.
Они долго смотрели друг на друга и ничего не говорили. Но взгляды были выразительные. Ни один из них не был загадкой для другого: они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда.
— Ну, что? — нарушил наконец молчание генерал.
— А что нужно? — спросил Арнани.
— Наверху есть мнение, что с Мансуровым произошел несчастный случай.
— А какое мнение у экспертов?
Генерал протянул Тенгизу результаты экспертизы. Арнани внимательно и не торопясь прочитал заключение.
— Как видишь, они не исключают несчастного случая. Следов насилия не обнаружено, — сказал генерал.
Он побаивался Арнани, так как тому иногда попадала шлея под хвост.
— Мопассан так Мопассан! — ответил Тенгиз фразой из анекдота, возвращая результаты экспертизы.
— Не понял! — генерал, очевидно, не знал этого анекдота.
Тенгиз решил его просветить:
— Когда во Франции стали впервые проводить женщинам искусственное осеменение, одна дама попросила, чтобы ей ввели семя Мопассана. «Мопассан так Мопассан!» — ответил мужчина, вошедший к ней в комнату, и стал снимать штаны.
— Тенгиз! — мягко начал генерал. — Есть высокая политика, в которую нам с тобой лучше не лезть.
— Объясните мне азы! — попросил Арнани.
— Пожалуй, тебе кое-что надо объяснить! — согласился генерал и замолчал.
— Я слушаю! — напомнил о себе Арнани.
— Слушай, слушай!.. Дело в том, Тенгиз, что это первый случай убийства столь высокопоставленного лица… — И генерал опять замолчал.
— И людям с Олимпа это не понравилось? — решил помочь Арнани.
— «Нравится не нравится, жуй, моя красавица!» — рассмеялся генерал. — Нет, дело в другом: таких людей нельзя убивать, они могут умереть либо от старости, либо от несчастного случая.
— Чтобы не приучать народ к мысли, что могут убить и небожителей?
— Это интересная мысль, но я не думаю, что это их беспокоит. Дело в другом: они стали друг друга бояться и решили, что кто-то нанял профессионала и тот убирает всех, кто мешает.
— Из четверых двое уже убраны! — напомнил Тенгиз.
— Почему двое? — удивился генерал. — Пока только один.
— Дадаева можно списывать тоже со счетов. Замазан с двух сторон.
— Но жив.
— Я вижу, вы согласны проиграть и второй тайм?
— Мы не охраняем и не отвечаем.
— Что охраняешь, то имеешь!
— Тенгиз, не лезь в бутылку! — предупредил генерал. — Пусть голова болит у «девятки».